Адам Сен-Моор - Четвертая пуля [Похищение. Четвертая пуля. Пусть проигравший плачет]
— Выбрось эти мысли из головы, малыш! Они не коснутся даже волоска на твоей голове! Это говорю тебе я, Гран-Луи.
Он слегка отстранил от себя мальчика, улыбнулся и пошел вверх по лестнице. Ступеньки скрипели под его тяжестью. Жорж провожал его взглядом, пока дверь не закрылась, потом потянулся к тарелке и взял еще один блинчик.
— Знаете, мисс Дороти, я очень люблю Гран-Луи, — сказал он задумчиво.
* * *Директор полиции нервно вертел в руках выточенный из слоновой кости нож для бумаг — верный признак дурного настроения, о чем хорошо знали его подчиненные. И смотрел он не на собеседника, а в сторону окна, за которым были видны вздымающиеся ввысь стрелы Нотр-Дам де Пари.
— Мы больше не можем держать случившееся в секрете, вы это понимаете? — рассерженно бросил он. — Журналисты явно пронюхали кое о чем, а уж они-то не станут с нами церемониться. Боже, я уже вижу газетные заголовки!
— Разве мы не привыкли к этому? — с философским спокойствием спросил вызванный на ковер Паолини.
— Некоторые привычки слишком дорого обходятся, и от них лучше было бы отказаться, — буркнул директор полиции. — Должен сообщить вам, что сегодня утром мне звонил по телефону министр. Если вы думаете, что он был со мной особо любезен, то очень заблуждаетесь.
Однако слова директора полиции о нелюбезном министре оставили комиссара равнодушным. Собственно говоря, он не ждал от министра иной реакции. Паолини продвигался по служебной лестнице исключительно благодаря своим способностям; он никогда не полагался на чью-либо поддержку и не подлаживался к сильным мира сего. В отличие от директора полиции, для которого благосклонность и внимание представителей высшего эшелона власти имели большое значение.
— Более того, министр счел необходимым выразить мне свое удивление в связи с тем, что наш лучший сотрудник позволил обвести себя вокруг пальца какому-то уголовнику. А ведь с вами произошло именно это, комиссар, и несмотря на ту доброжелательность, с которой я всегда относился к вам, я обязан сказать вам это.
Паолини не шелохнулся. Он сидел напротив своего шефа со все тем же безразличным выражением на лице.
— И еще я должен сказать вам, — продолжал директор полиции, — что ожидал от вас более продуманных и результативных действий. Какой-то подонок так провел дивизионного комиссара! Неужели вы не сумели проследить за ним?
— Вы считаете, что так просто проследить за мотоциклом на улицах Парижа между шестью и семью часами вечера? А я вам скажу, что это просто невозможно, — ответил Паолини. — Мотоциклист мог за первым поворотом въехать во двор какого-нибудь дома, мог загнать мотоцикл в гараж, причем сделать это в двух шагах от площади Республики, выиграв тем самым партию.
Костяной нож все так же нервно постукивал по поверхности стола, а взгляд красивых серых глаз главы полиции по-прежнему был устремлен на башни Нотр-Дам.
— А еще вам не следует забывать о Дерми, — продолжил он. — Знаете, чем он сейчас занят? Он не слезает с телефона, обзванивая всех своих влиятельных друзей — а их у него предостаточно, кто этого не знает, — и заручается их содействием, чтобы добиться вашей отставки. Конечно, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вас отстоять, однако, смею заверить, это будет нелегко…
— Но не в том случае, если я найду мальчика, выкуп и похитителя, — невозмутимо прервал его комиссар.
— Вы на это надеетесь? Вы идете по следу?
— Может быть, — кивнул Паолини. — Однако я предпочту ответить на ваши вопросы через сорок восемь часов.
Директор полиции слишком хорошо знал Паолини, чтобы недооценивать его слова. Комиссар никогда не говорил ничего, не имея на то оснований, а выйдя на след, никогда не возвращался без добычи.
— Тогда действуйте, действуйте! — сказал он. — И помните, что время не терпит.
— Я все время помню об этом, — в голосе Паолини впервые прозвучало беспокойство. — Но не из-за себя и даже не из-за вас, господин директор. Меня беспокоит судьба мальчика и девушки теперь, после получения выкупа.
— Вы считаете, что они способны?..
— Не знаю, — коротко ответил Паолини. — Я ничего не знаю, ведь это зависит от многих факторов. Но если подойти к этому вопросу чисто логически, то они должны избавиться от похищенных. Начав играть в такую игру, обычно идут до конца. А конец — это ликвидация свидетелей.
— Какой ужас! — пробормотал директор полиции.
— Не будем забывать о том, — продолжал Паолини, — что организатор этого преступления — человек умный, расчетливый и хладнокровный. Это не дилетант, хотя именно дилетанты часто берутся за похищение. Мне лично он напоминает опытного шахматиста, делающего только правильные ходы, которые ведут его к победе. И именно это особенно тревожит меня.
— Но убийство… Оно заведет их слишком далеко, — покачал головой директор.
— Они уже зашли слишком далеко, — возразил Паолини, — и, конечно же, знали, на что идут. Так что нет необходимости уговаривать меня действовать быстро. Не забывайте, что прошла целая ночь с того момента, когда они получили выкуп. При всех условиях в ближайшие сорок восемь часов все решится окончательно.
— И все же, что вы собираетесь предпринять? — с надеждой в голосе спросил явно изменивший тон директор полиции.
— Я хочу добраться до организатора похищения, — ответил Паолини.
— И… вы кого-то подозреваете?
— Господин директор, я предпочел бы не отвечать на этот вопрос. Еще слишком рано говорить об этом. Могу лишь сказать, что я не ограничился попыткой проследить за похитителями, закончившейся провалом, — сказал Паолини. — Я проделал определенную работу, чтобы установить отправную точку этого преступления. Такой замысел не мог возникнуть в заурядном мозгу рядового уголовника. Нет, мысль похитить сына Андре Дерми могла родиться в голове очень умного человека, который к тому же хорошо знает семью Дерми, их Характеры, привычки. Словом, знает все «как» и «где», без которых подобная операция просто невозможна.
— И вы кого-то подозреваете?
Директору полиции не стоило повторять эту фразу. Паолини не выносил разговоров о подозрениях, которые еще не были подтверждены.
— Очень скоро нам станет известно все.
На загорелом — явно под ультрафиолетовой лампой — лице директора полиции появилась слабая улыбка.
— Я всегда доверял вам, друг мой! — произнес он с пафосом. — И я уверен, что вы с присущим вам талантом решите эту задачу. А министр… Я немедленно свяжусь с ним и расскажу все. Вообще-то он самого высокого мнения о вас, Паолини.
Потом встал и приблизился к комиссару полиции. Шеф Паолини был очень высок, не ниже ста восьмидесяти сантиметров, и сейчас, по меньшей мере, на полторы головы возвышался над маленьким корсиканцем. Опустив на его плечо свою ухоженную руку с отполированными ногтями, он сказал патетично:
— Я верю в вас, Паолини!
На Паолини пахнуло запахом дорогих духов и английской лавандовой туалетной воды, которыми пользовался директор полиции.
Сам Паолини привык пользоваться после бритья дешевым одеколоном.
«Надо будет и мне как-нибудь купить себе такую штуку», — подумал он.
— Я буду держать вас в курсе, господин директор.
— Моя телефонная линия будет свободна для вас днем и ночью, — пообещал директор полиции.
Паолини попрощался и вышел. Директор, проводив его взглядом, вернулся к письменному столу и опустился в кресло. Нахмурившись, он размышлял о том, следует ли ему отказаться от приглашения на ужин с Мари Шу, новоиспеченной директрисой театра «Кордильер», в заново оформленном зале фешенебельного ресторана.
Глава 12
Очки в пластмассовой оправе, которые водрузил на свой нос Бертини, придавали ему вид пожилого бухгалтера. Бертини, невзирая на возраст и солидную плешь, обращал немалое внимание на свою внешность, а потому надевал очки только тогда, когда ему нужно было читать или считать. После этого он поставил желтый чемодан на стол.
В комнате воцарилась напряженная тишина. Бертини с торжественным видом отстегнул боковые застежки и отпер центральный замок, а затем поднял крышку. У присутствующих перехватило дух — даже у самого Бертини, хотя он и привык оперировать крупными суммами, подсчитывая выручку своего бара в конце недели. Триста миллионов старых франков способны произвести впечатление на любого.
Тони с трудом проглотил слюну и машинально провел рукой по губам.
— Мама миа… — прошептал он, отдавая должное значительности момента, ибо лишь в самых торжественных случаях начинал говорить на родном языке.
Гран-Луи вообще не произнес ни слова. Он лишь, раскрыв рот, пялил на содержимое чемодана свои ставшие совсем круглыми глаза.
Маленький Паоло вытянул шею, как будто стремясь приблизить свой расплющенный нос к деньгам; он по-идиотски хихикал, повторяя снова и снова:
